А.С. Пушкин принадлежал к поколению, воспитанному войной 1812 года. Люди 10-20-х годов ощущали себя участниками и деятелями Истории (с большой буквы), жили для будущей славы, а за образец брали славу прошлую, увековеченную в книгах по древнегреческой и древнеримской истории – их настольных книгах. Примеряя тоги замечательных людей прошлого, это поколение мечтало о преобразовании России и томилось от вынужденного бездействия. При этом особые надежды возлагались на Пушкина – как самого талантливого поэта поколения, призванного стать «рупором», «провозвестником» свободолюбивых идей. Оправдает ли поэт эти надежда? Да? Нет? Да – потому что лучше Пушкина никто не выразил аскетического идеала декабристов, никто с такой силой не призвал к отказу от «малого» ради «великого». Вольнолюбивая лирика Пушкина (1817-1820), по сути, стали программой и манифестом этики. Нет – потому что «муза» Пушкина никак не хотела ограничиваться этим аскетическим идеалом, вызывая упреки, а то и недоверие друзей-декабристов. Недаром Пушкина прозвали Прометеем (древнегреческое божество, постоянно меняющее облик): он был изменчив и восприимчив, свободно принимая различные поэтические личины, пробуя все новые жанры, не соглашаясь на самоограничение и односторонность. Таким образом, свободолюбивая лирика Пушкина следует двум различным идеям свободы, не признающей никакого самоограничения.
На первом этапе своего творчества Пушкин присягает на верность общественному идеалу – жертвенного служения. В оде «Вольность» (1817) он отказывается от любви (Афродиты – «Цитеры слабой царицы») и посвященных ей «венка» с «изнеженной лирой»:
Беги, сокройся от очей,
Цитеры слабая царица!
Где ты, где ты, гроза царей.
Свободы смелая певица?
В стихотворении «Деревня» (1819), развернув идиллическое описание красот сельской природы и удовольствий уединения на ее лоне, поэт резко и неожиданно отказывается от этих удовольствий:
Но мысль ужасная здесь душу омрачает:
Среди цветущих нив и гор
Друг человечества печально замечает
Везде невежества убийственный позор.
Поэтический «жар», обращенный на красоты природы и уединенные «размышления», назван «бесплодным».
В послании «К Чаадаеву» (1818) – все тот же «отказ», на этот раз от всего круга «частных» поэтических тем, от всего «личного»:
Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман.
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман.
Отказавшись от любовного чувства, поэт переплавляет его в чувство гражданское:
Мы ждем с томленьем упованья
Минуты вольности святой.
В 1823 году этот общественный идеал претерпевает кризис, а с 1824-го – теряет былую силу. Кризис выразился в стихотворении «Свободы сеятель пустынный»:
Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит части клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Надежда поэта вредна, так как уводит от собственно поэтических целей. Что же способствует поэтическому вдохновению? Любовь, дружба, уединение на лоне природы – надо вернуться к этим темам, вечным и неизменимым. После перелома 1823-1824 годов вольнолюбивая тема из гражданской лирики уходит в стихотворения о поэте и поэзии, приобретая характер поэтического манифеста. Поэт должен быть свободен – и от «властей», и от «народа»:
Иная, лучшая потребна мне свобода:
Зависеть от властей, зависеть от народа –
Не все ли нам равно? Бог с ними. Никому
Отчета не давать, себе лишь самому.
Политическая лирика после декабрьского восстания 1825 года исполнена раздумий о судьбах народов и исторической необходимости, о роли частного человека и простых человеческих чувств в истории; но от чего далека – так это от вольнолюбивых мечтаний. Какова должна быть позиция человека по отношению к истории? Главное – остаться человеком. Поэтому поэт, обращаясь и к властителю (Николаю I), и к его жертвам (декабристам – политическим узникам), говорит о простых человеческих добродетелях. Призывает властителя к милосердию, жертвы – к терпенью. Сам же поднимается над схваткой: у истории свой суд, а какой – трудно сказать.