PostHeaderIcon 05.11. — Народ не безмолвствует

В рубрике «Книга между книг» мы рассматриваем пополнение издательской серии «Народная книга»: сборник «Школа жизни», составленный Дмитрием Быковым и выпущенный издательством «АСТ» (редакция Елены Шубиной) в 2015 году. Его полное название: «Школа жизни. Честная книга: любовь – друзья – учителя – жесть». После такой рекламы хочется книгу «проверить на честность». Это же мысль, облечённая в слова, и тут уместна поговорка: «Не давши слово, крепись, а давши, держись!».

Начните с белого листа!

Серия «Народная книга» – не новшество. Читателям известно как минимум две книги , составленные из воспоминаний, написанных людьми «из народа», а не писателями и журналистами. Это «Народная книга памяти. Блокада: 300 судеб, 300 реальных историй» и «Детство 45-53: а завтра будет счастье».

Ставка «Народной книги» делается на уникальный опыт людей, который не всегда доступен писателям, в сочетании с бесхитростным искренним изложением. Не то чтобы эти два издания произвели фурор в литпроцессе. Но они обозначили такую форму коллективного высказывания.

И вот, «с белого листа», создана ещё одна «Народная книга». С широким звучанием, не ограниченным ни географическими, ни возрастными категориями. Она о том, что касается всех – о среднем образовании. О школе. Ведь советское среднее образование называется «школьным» с революции, после которой все гимназии, лицеи и ЦПШ объединили под универсальным термином «школа». Уже 9 ноября 1917 г., на следующий день после 2-го Всероссийского съезда Советов, совместным Декретом ВЦИК и СНК была учреждена Государственная комиссия по просвещению, призванная руководить системой народного образования и культуры. В октябре 1918 г. введено положение «О единой трудовой школе РСФСР», утвердившее в стране бесплатное и совместное обучение детей школьного возраста. Слово стало обозначать и учебное заведение, и процесс внедрения в детские головы бесплатного минимума знаний, основанных на строго материалистических марксистских позициях. До наших дней школа дошла в той же роли, функции и дихотомии: и здание, где учат, и комплекс познаний, которому учат, и процесс заложения основ воспитания. Поэтому издательский проект, обращённый к этой стороне воспоминаний, обещал стать воистину бескрайним.

«Я думаю, поколения школьников 60-х – 90-х многого о себе не договорили и не поняли. Нам нужно составить хронику тех лет, потому что, кроме нас, это сделать некому. Лучший способ разобраться в себе нынешних – это вспомнить себя тогдашних. Надеюсь, все вместе мы составим книгу, из которой будет понятно, почему наша генерация почти всё сдала и всё-таки удержалась на краю пропасти», – обратился к народу Дмитрий Быков. Эти слова красовались на странице сайта проекта книги «Все мы родом из школы» с условиями конкурса на участие в сборнике.

Требования к тексту были несложными, главное, он должен был содержать факты личной биографии пишущего, а не «я слышал от…».

«О чем можно вспомнить:

о случае из школьной жизни, который серьезно повлиял на дальнейшую судьбу ученика или учителя;

о самых приятных воспоминаниях, связанных со школой;

о самых неприятных воспоминаниях, о которых по разным причинам вы молчали долгие годы;

о любимом или нелюбимом учителе;

о родительских комитетах, формальных и неформальных школьных объединениях и группах;

о школьных конкурсах, парадах, линейках, сборах металлолома и т.д.;

о школьной дружбе и первой любви;

о противостоянии учеников и учителей, принципиальных разногласиях;

о «белой вороне» или «чучеле» — ученике, которого не понимал класс, о противостоянии общества и личности;

о ложных ценностях, партийном воспитании, насаждаемой идеологии, о том, как вы относились к разного рода учениям;

об экзаменах».

Конкурс шёл зимой 2013 – 2014 гг. Выход школьной народной книги планировался 1 сентября 2014 г. С датой выхода составители «погорячились» почти так же, как Никита Хрущёв с определением срока наступления коммунизма, но задержались всего на год.

Захваченная общим творческим азартом, я тоже записала для народной книги школьные воспоминания . Это, наверное, сотая часть того, что я могла бы рассказать. Но условия конкурса жёстко регламентировали объём.

В число 25 победителей конкурса ваша покорная слуга не вошла. Особо не расстроилась. Но ждала выхода книги с нетерпением. Любопытно было, сколько народных авторов честно выберет из школьного «альбома» моменты неприятных воспоминаний, противостояния с учителями, нелюбимых педагогов, которые обещал составитель — вразрез с традицией писать о школе.

«Мой школьный опыт был отвратителен»

К осени 2015 года, народная книга про школу добралась до рязанских прилавков. Книга называлась уже не «Все мы родом из школы», а проще и банальнее – «Школа жизни». На мой взгляд, это заглавие уплощало первоначальную идею Быкова «разобраться в себе нынешних». К тому же повторяло название программы учителя-новатора Шалвы Амонашвили.

Предисловия к книге «выдали», что идея сборника действительно претерпела коррективы, и вряд ли от руки Дмитрия Быкова. Он откровенно признался: «…Я отлично помню свой школьный опыт: он был отвратителен, поскольку двойная мораль уже свирепствовала и травля, столь ярко и страшно показанная Железниковым и Быковым в «Чучеле», была уделом всех думающих детей. Однако, помимо этой травли, оказавшейся весьма полезным опытом для постсоветского будущего, советская школа могла предложить много интересного… Допускаю, что кому-то в школе было отлично, дружно, весело и т.д. …Лично для меня попытка реконструкции тех времен довольно мучительна, но и мне есть за что поблагодарить их (времена)».

Но… эссе Быкова в книге нет. А его горькое признание, почему он взялся за составление «Школы жизни», уравновешивается благонравным комментарием «От издательства» за подписями издателя Елены Шубиной и координатора проекта Владимира Чернеца: «Для нас самое главное было, чтобы каждый приславший свои воспоминания о школе был искренен и смог рассказать свою историю. …Книга о школе 60-80-х изначально предполагала острый материал. …Мы ждали «конструктивную критику», «национальный протест» против той советской школы, которая убивала в нас личность, учила быть «такими, как все», не давала свободы полета и пр. И такие письма к нам пришли тоже, и вы их прочитали в книге «Школа жизни», но в целом сборник получился скорее ностальгическим. Оказалось, что мы, в большинстве своем, с удовольствием вспоминаем школьные годы… …Видимо, и вправду «что пройдет, то будет мило».

Ностальгическая книга сложилась такой, потому что на конкурс пришло большинство радужных воспоминаний, или потому, что её хотела издающая команда увидеть «в розовом свете»?..

Первый блок очерков, «Моя школа», сплошной зефир в шоколаде. Все тексты выстроены в привычных с советских книг и фильмов про школу рамках – «большие успехи», которых не затеняют «отдельные недостатки»: «Я любил школу. Даже тогда, когда учительница рисования в гневе переломала карандаши, которые родители купили мне в Москве… Даже когда художник вырвал клок волос из моей бедной головы за то, что я наносил тени на рисунке твёрдым карандашом». Это рассказ Петр Кобинцева «Первый раз…» об учёбе в могилёвской школе с художественным уклоном. Поскольку речь идёт о развитии художественных способностей и привитии профессиональных навыков, странно выглядит со стороны порча учительницей «творческих орудий» ребёнка и его «всепрощенчество» неумению педагогов держать себя в руках. Но таковы рассказы, вошедшие в первую главу книги. Вероятно, редакция построила книгу так, чтобы её открывали и закрывали слова добрые, традиционные. Лучше всего, наверное, соответствует «правилам» очерк Татьяны Ждановой, который можно и не читать дальше названия «Любимая школа». А то, что Быков многообещающе именует «жестью», стыдливо прячется в середине книги. Но её очень мало. Её концентрация сгущается лишь в блоке «Учителя».

Есть еще главы «Одноклассники», «Школьные мучения», «Первая любовь», «Школа жизни», «Поступок и проступок», «Запомнилось на всю жизнь». Два – острые, остальные – нейтральные.

В «Моей школе» есть блестящая история Инны Иохвидович «Герасим», которую следовало бы поставить в «Учителя», так как это рассказ не столько о школе, сколько об одном из ее работников: Александре Герасимовиче Громове, назначенном посреди учебного года классным руководителем 8-го класса, где училась Инна. Именно ей «Герасим» написал в характеристике, что она «охотно воспринимает и распространяет среди учащихся западные виды причесок и нарядов». В жаркий майский день она вместо коричневого шерстяного платья надела под школьный передник синюю кофточку и серую юбку и забрала волосы в конский хвост. «Герасим» не только написал Инне характеристику, с которой, сказали в другой школе, девочке прямая дорога в колонию, но и последовательно глумился, коверкая фамилию ученицы. «Раз он договорился до того, что назвал меня Инной Эйзенхауэр. Смеялся не только весь класс, но и он сам, не до смеху было только мне одной». К счастью, Инну удалось перевести в другую школу. В 90-х годах взрослая Инна увидела у ворот психиатрической больницы высокого темнолицего старика, просящего подаяние. Однажды Инна подала ему и «расслышала даже не шепот, а будто некое шелестенье: «Мало даешь, Эйзенхауэр!». Я глянула в его темное лицо, как и некогда, искаженное ненавистью… Я ничего не ответила человеку с запекшейся слюной в уголках губ. Да во мне ничего и не дрогнуло. Страх умер».

«Школа напоминает мне тесный ботинок»

Немногие очерки доводят до конца линию «возмездия» или «освобождения», как у Инны Иохвидович. Большинство респондентов оставляет свои воспоминания «вырезанными» из прошлого, без начала и конца, без связи с «сейчас». Не всякий бы справился с работой по выстраиванию сюжета. Но иные авторы это умеют. Например, Ольга Вельчинская.

Очерк Ольги Вельчинской «Встреча в метро» начинается с того, что она сегодня едет в метро и вдруг «…наткнулась я взглядом на скрещённые, простодушно открытые взорам попутчиков женские ноги в туфлях на низком каблуке. …Они-то, качественные ноги визави, и заставили селезенку мою ёкнуть».

Красивые ноги – единственное достоинство учительницы, у которой «многообещающее имя-отчество – Жанна Феликсовна», бледное плоское лицо и «толстая коса, питоном свернувшаяся на темени». Ноги связывают воедино фрагменты длинного рассказа Вельчинской. Во втором классе Жанна Феликсовна ведёт у Ольги физкультуру, и ученики видят её прекрасные нижние конечности каждый урок, когда она в спортивных закатанных штанах. Жанна учит их «ориентироваться в пространстве. Помнится, что и до встречи с Ж.Ф. я различала «право» и «лево». Но если раньше различала, то теперь различать перестала. Все первое полугодие, в бешеном темпе, под истошные вопли: «Направо! Налево! Направо! Налево!» — сорок пять кроликов, очумев от ужаса и ничего не соображая, крутились под питоньим оком громкоголосой фурии». Ольга – самая нелюбимая ученица «физручки». «…Кроме спортивной несостоятельности имелось во мне ещё нечто, что с первого взгляда вызвало у Ж.Ф. устойчивую идиосинкразию. Может быть, во всем виноваты очки …точь-в-точь как у А.С. Грибоедова?».

Три года физкультурница издевалась над младшеклассниками, подавляя их волю, нагнетая страх, демонстрируя абсолютную власть. Они были счастливы кончить начальную школу, ибо думали, что Ж.Ф. останется там. Но… «Ужас обуял нас, когда на первом же уроке ботаники уверенным спортивным шагом в класс вошла Ж.Ф., теперь уже не в штанах, а в юбке». Педагогические специализации Жанны всё ширились, и сопровождала она Ольгу до выпускного класса. «У явления под названием «Жанна Феликсовна» не оказалось ни конца, ни края. …В итоге леденящее дыхание педагога-универсала навсегда отвратило меня от спорта, подморозило множество встреченных в жизни тычинок, пестиков и семядолей, коснулось простейших и пресмыкающихся, внушило стойкий негатив к отдельным неорганическим соединениям и к большинству органических структур». Вельчинская удостоилась от неё личного обещания: «А вот ее мы в коммунизм не возьмем!». Спустя двадцать лет после окончания школы (!) ей снилась Ж.Ф. в ночных кошмарах – и вот «питоньи» глаза без блеска уставились прямо в лицо повзрослевшей ученице. При встрече в метро автор не сумела отреагировать на встречу достойно – её затошнило, и она пулей ринулась из вагона.

Наталья Вартанян в очерке «Разноцветный бублик времени…» пишет: «…школа напоминает мне тесный ботинок. Как получается: вот ты прогуливаешься босиком по травке, шлепаешь по лужам… потом в первом классе на тебе зашнуровывают жесткие башмаки не по размеру и начинают дрессировать, то есть учить жизни. …Пятки стерты в кровь, пальцы мучительно подогнуты, ты уже не весело порхаешь, а понуро хромаешь».

История Игоря Соловьёва названием выдаёт суть конфликта: «Она так и сказала: «У-у, гнида!..». Зимой энного застойного года Игорь, командир знаменной группы, тяжело болел, но его «выдернули» на районный смотр пионерских знаменных групп. Это значило идти в школу и в районный пионерский штаб. Отец, ответственный работник, приехал домой на обед, увидел, что больной сын собирается в школу, попытался его удержать дома, но парень настоял на своём. После такой победы над собой Игорь пришёл в школу и «столкнулся лоб в лоб с нашей учительницей по истории и обществоведению Викторией Богуславовной Шпильцер». Из-за слабости мальчик, покрытый испариной, прислонился к перилам, решив перевести дыхание.

« – Знаю, знаю все твои дела. У-у-у-у, гнида ты паскудная! – заботливо похлопала она меня как маленького ребенка по голове и стала спускаться… В глазах у нее при этом было понимание того, что я специально заболел и пришел на смотр, чтобы выставить себя героем».

Этого незаслуженного оскорбления Соловьёв не смог простить учительнице, даже когда она умерла. И сформулировал: «Вся жизнь школяра состояла из страха, комплексов, переживаний, слез и всего остального чувственного дерьма, которое можно было назвать одним словом, отбросив восторженные слюни по поводу чудесных школьных лет, — унижением».

Могли ли издатели допустить «перевес» в книге о школе воспоминаний такого болезненного плана? Есть десятки разумных аргументов, почему этого делать не стоило. При современном кризисе образовательной системы важно, чтобы в школу приходили работать молодые специалисты, а для этого желательно поддерживать в обществе престиж учительской профессии, формировать в СМИ и искусстве позитивный образ школы и учителей…

Из песни слова не выкинешь, но можно пропеть её короче или наполнить другими словами. Других слов в «Школе жизни» много. Не раз достаётся двусмысленности советской идеологии. Частенько она тоже «персонифицируется». В очерке Алексея Щедрова «Комсомольский барон» пожилая «литераторша» предлагает автору ответить, кто ему больше всех симпатичен в пьесе Горького «На дне» честно, а не по учебнику. Он отвечает: «Барон». Педагогиня поднимает хай, растянувшийся на несколько лет. Любимым героем советского школьника в пьесе «На дне» мог быть только Сатин!.. Надо отвечать как в учебнике, а не как в голове. Девочка, активистка, член совета дружины школы, героиня очерка Ирины Завьяловой «Детские судьбы и взрослые игры», наслушавшись передачи «Ровесник» по радио, подумала, что призыв «искоренять недостатки» – правда, и что кто-то ратует за чистоту рядов комсомола, и написала письмо на передачу о том, что планы приема в комсомол идут вразрез с искоренением недостатков. Там «разобрались», пионерской дружине школы впервые за много лет не дали звания правофланговой, а Ире устроили страшнейшую взбучку, запретили заниматься общественной работой, грозили исключением из школы.

Но идеология – дело всеобщее, массовое. С ним проще: если и виноваты, то все, не один. А вот несправедливый, жестокий, лицемерный педагог может только самостоятельно отвечать за то, что запомнился ученику таким. А это момент очень щекотливый. И «высшие соображения» вполне могут перевешивать «честность изложения»…

Хотя по-честному нельзя не взглянуть на дело с другой стороны. Как верно сказал Быков: «Допускаю, что кому-то в школе было отлично, дружно, весело и т.д.». И эти люди честно написали свои честные восторги. А из них честно собрали книгу.

РИА «7 новостей»

Оставить комментарий

Вы должны авторизоваться для отправки комментария.

Статистика